Натюрморт завтрак с ежевичным пирогом

Голландские мастера явились фактическими создателями натюрморта как самостоятельного живописного жанра; ни в одной стране этот жанр не получил такого распространения, как в Голландии. В отличие от фламандских мастеров натюрморта, изображавших в своих огромных, декоративных по красочному звучанию полотнах все изобилие даров природы, голландские живописцы создали натюрморт интимного характера. Выбирая немногие скромные предметы, они умеют в их сочетании, сопоставлении, композиционной группировке, в фактурных особенностях передать ощущение внутренней жизни этих вещей, неразрывно связанной с жизнью человека.

Виллем Xеда. Завтрак с ежевичным пирогом. 1631 г. Дрезден, Картинная галлерея.

Из мастеров натюрморта крупнейшими живописцами раннего периода были работавшие в Гарлеме Питер Клас (ок. 1597—1661) и Биллем Хеда (1594—1680/82). Излюбленный мотив у обоих художников, повторяющийся в их многочисленных работах,— так называемый завтрак («Завтрак» Класа в ГМИИ им. А. С. Пушкина, «Завтрак с ежевичным пирогом» Хеды в Дрездене) — изображение накрытого стола, на котором размещены блюдо с пирогом или окороком, хлеб и румяная булка, серебряный либо оловянный кувшин, стеклянный бокал, тарелки и ножи. Мастер стремится расположить предметы так, чтобы, не нарушая впечатления естественного беспорядка, объединить их в то же время внутренне и композиционно: учитывается также необходимость показать предметы таким образом, чтобы их характер, объем, структура, поверхность были выражены наиболее впечатляюще. Поэтому скатерть собрана в живописные складки, пирог разрезан, крышка с кувшина приоткрыта, в бокал налито вино, орехи расколоты; иногда, чтобы дать особенно живописную деталь, художник изображает лежащие на столе карманные часы, раскрытые таким образом, что виден их механизм, или разбитый бокал со всеми его осколками. С большим мастерством художник передает материальную природу вещей — хрупкость и прозрачность стекла, холодный блеск серебра, румяную корочку булки. Картины Класа и Хеды лишены пестроты и яркости — они обычно выдержаны в единой коричневато-серой тональной гамме.

Если в новых жанрах — портрете, жанровой картине, пейзаже, натюрморте — достижения голландского реалистического искусства первой трети 17 в. очевидны, то живопись на библейские и мифологические сюжеты, некогда имевшая преобладающее значение, в этот период оказалась самым отсталым жанром. Этот факт объясняется не только слабым распространением в Голландии церковных заказов — более важна общая тенденция голландского искусства к таким жанрам, темой которых является непосредственное изображение реальной действительности. Известное значение имело преобладание в библейском и мифологическом жанре консервативных традиций. Но новые реалистические искания постепенно пробивали себе дорогу и в этой области живописи. Здесь голландские живописцы во многом опирались на искусство работавшего в Италии немецкого мастера Адама Эльсгеймера (1578—1610). Для Эльсгеймера характерно стремление к камерному, интимному образу, к лирическому истолкованию темы, главным образом через эмоциональную характеристику пейзажа или интерьера. Эльсгеймер был также одним из создателей классического пейзажа; эта линия его творчества оказала большое воздействие на голландских мастеров академического направления — Корнелиса ван Пуленбурга (1586 — 1667) и других, изображавших античных героев и нимф на фоне классического пейзажа с горами и руинами. Реалистические тенденции Эльсгеймера — в обрисовке действующих лиц, в показе их реального окружения — проявились в большей мере в его картинах на библейские темы; они были восприняты амстердамскими мастерами Питером Ластманом (1583 — 1633) и Класом Муйартом (ок. 1592—1655).

В творчестве этих мастеров, особенно Ластмана (учителя Рембрандта), еще много наивного и грубоватого — в вульгарности типов, неуклюжести рисунка, в резкости и некоторой примитивности колористического решения, но все же Это искусство более здоровое, чем формально изощренная бездушная живопись академистов и- маньеристов. С Ластманом в изображения библейских событий входит восточная экзотика, проявляющаяся в необыкновенных костюмах и аксессуарах («Авраам на пути в Ханаан», 1614; «Вирсавия за туалетом», 1619,— обе в Эрмитаже). Здесь проглядывает наивное стремление к «исторической точности» и одновременно к своеобразной импозантности (впоследствии у Рембрандта тема Востока найдет иное, несравненно более проникновенное истолкование).

Следующий этап развития голландского искусства — эпоха расцвета — падает на 40—60-е гг. 17 века. Художником, наиболее ярко отразившим существенные стороны этого периода в истории голландского искусства, был Рембрандт.

Творчество Рембрандта воплощает лучшие качества голландского искусства — силу реалистического отражения действительности, глубокую индивидуализацию образов и явлений; оно несет в себе черты подлинного демократизма. Искусству Рембрандта присущи огромная глубина идейного содержания, высокая одухотворенность образов, непревзойденное мастерство. Рембрандт отличается от других голландских живописцев широтой тематики; ему принадлежат высшие достижения почти во всех живописных жанрах — в картинах на библейские и мифологические сюжеты, в историческом жанре, в портрете, пейзаже и натюрморте (он не работал— если не считать несколько ранних картин — только в области жанровой живописи). Его достижения равно велики и в живописи, и в гравюре, и в рисунке.

Тема искусства Рембрандта — реальная человеческая жизнь, внутренний мир человека, многообразие его переживаний; глубокое человеческое чувство проходит у Рембрандта через все явления реального мира, оно преобразует обычное и будничное в образы высокой красоты. Герои Рембрандта — люди сильных искренних чувств, большого духовного богатства, сумевшие сохранить лучшие человеческие качества даже в самых суровых жизненных условиях. Очень часто художник находит своих героев не в привилегированных общественных слоях, а среди простых людей, более всего страдавших от социального гнета. В этом — корни глубокого демократизма рембрандтовского искусства. Рембрандт поднимается доосознания непреходящей ценности человека. Противоречия эпохи порождают трагические коллизии его произведений, но вера в человека защищает его от пессимистических выводов.

Рембрандт Харменс ван Рейн родился в 1606 г. в городе Лейдене в семье владельца мельницы. По окончании латинской школы он был принят в Лейденский университет, но пробыл в нем всего около года. Решив всецело посвятить себя живописи, он поступил в учение к Якову Сванненбурху, малоизвестному живописцу, в мастерской которого провел три года, после чего в течение полугодия пробыл в мастерской амстердамского живописца Питера Ластмана. Отказавшись от традиционной поездки в Италию, Рембрандт вернулся в Лейден, где в 1625 году открыл собственную мастерскую. С этого года начинается лейденский период его творчества, заканчивающийся в начале 1632 года.

Лейденский период проходит под знаком поисков творческой самостоятельности. Юный Рембрандт не сразу находит свой круг образов и собственный живописный метод. В одних картинах этого времени еще слишком заметна зависимость от Ластмана, в других молодой художник, обращаясь к бытовому жанру, испытывает воздействие утрехтских караваджистов («Меняла», 1627; Берлин), в третьих он более самостоятелен, но чрезмерно увлекается грубостью типов и мелодраматическими эффектами («Самсон и Далила», 1628; Берлин). Но постепенно Рембрандт нащупывает свой путь, и к концу лейденского периода возникают произведения, в которых достаточно отчетливо обрисованы индивидуальные особенности его искусства.

Источник

Натюрморт завтрак с ежевичным пирогом

«Завтрак с ежевичным пирогом»

Я сижу за столом в своей комнате и разглядываю старую открытку с голландским натюрмортом — «Завтрак с ежевичным пирогом» (Виллем Клас Хеда, 1631). Читаю слова на обратной стороне: «. скатерть смята, пирог надломлен, бокал и ваза опрокинуты.»

Солнце садится, одно из окон моей комнаты открыто и с севера иногда прилетает легкий ветер, слегка колышется плотная белая штора, в комнате пахнет летом и еще розами. Розы стоят в вазе на столе в середине комнаты. Ваза из голубого стекла, а цветы бледно-розовые, некрупные, и лишь несколько открытых бутонов, остальные — не раскроются никогда, потому что замерзли и слишком крепко заснули.

Цветы, которые я покупаю, все замерзшие. Я побывала уже во всех цветочных магазинах в моей округе, и везде они хранятся в ледяном воздухе. Там так холодно, что невозможно находиться дольше минуты. А в Питере жара, и я каждый день куда-нибудь отправляюсь за покупками.

Я просыпаюсь, пью чай, гуляю с собакой, ем перловую кашу с маслом и ухожу на весь день. Я решила применить волю и заставить себя каждый день совершать дела. Помню, когда-то я обладала способностью приказать самой себе проснуться в конкретное время и всегда просыпалась в то самое время, которое себе назначала. Ощущалось это так, будто меня кто-то каждый раз будит и исчезает, и при этом я не запоминала снов. Способность Кириллова, персонажа из «Бесов» Достоевского. Ну вот я и решила заставить себя гулять и тратить деньги, которые недавно достались мне в наследство. Так я живу уже неделю, и все эти дни солнце в небе с утра до поздней ночи, лишь иногда по вечерам бывают короткие теплые дожди, я наблюдаю за дождями и закатами из своего окна.

Начала я ходить по магазинам в понедельник. Выйдя из дома, я выпила капучино в кафе, после чего решительно отправилась на весь день в торговые центры. Я дошла пешком до Сенной, а потом несколько часов провела в двух торговых центрах, слившихся в моих воспоминаниях в один. Мне иногда снятся торговые центры. В этих снах я встречала людей, которых никогда не встречала в реальности, с которыми никогда не была знакома. Еще эти сюрреалистические интерьеры напоминали американское казино. Но вернемся к торговым центрам — это совершенно особенные миры. Обычно наполненные людьми, но я выбрала утро понедельника. А в это время по прохладным залам и галереям из стекла и пластика ходят праздные телки. Как ни странно, они почти ничего не покупают. Болтают с кем-то по телефону и презрительно разговаривают с работниками кафе и магазинов. Другие тоже почти ничего не покупают, боятся мерить и даже прикасаться к вещам. Третьи все щупают, но быстро уходят. Еще женщины с детьми, с подростками. Нищебродского вида мужики в почти пустых кафе сидят по двое, пьют плохой кофе и смотрят на проходящих мимо женщин. Но все равно я люблю мою Сенную площадь, хоть и не могу не вспоминать про платья, которые можно купить на Манхэттене. Я помню — когда я попала на Манхэттен, то поняла, что мне нравятся почти все платья, которые я вижу в магазинах даунтауна. На Сенной мне не понравилось ни одно.

Тогда я купила голубые туфли. Потом короткие белые шорты (к туфлям), пижамные штаны из вискозы темного цвета с очень мелким геометрическим узором, смотрела вазы, но не увидела ни одной, которую захотела бы купить, и отправилась смотреть шубы. Я никогда не носила шуб, но, насколько я знаю, в шубах зимой очень тепло. И это соблазнительно, ведь я люблю зимой гулять по городу. В магазине мехов было тихо и пусто, и не сразу я нашла среди шуб незаметную женщину. Особенно запомнились мне лисы. Все же я не хочу носить шубу из натурального меха, мне теперь это совершенно ясно. И я ушла из этого мира вещей и человеческих страданий и направилась в магазин «Море чая», где купила много-много чая с чабрецом, мягкого цейлонского и сушеной клубники. Дальше я сделала крюк, чтоб подойти к старухам, которые продают свои растения напротив входа в Сенной рынок, на другой стороне Московского проспекта, и купила у них много малины, зеленого лука, сельдерея и еще какого-то салата. Это всегда мучительные для меня покупки, так как у старух никогда нет сдачи, и я от сдачи отказываюсь, а они отказываются отпустить меня так просто и очень радуются моим покупкам, и благодарят, и смотрят вслед. В тот день я идеально справилась с задачей и потратила весь кэш, который был у меня с собой, за исключением ста рублей и мелочи.

На следующий день я отправилась в Фонтанный дом Анны Ахматовой. Туфли я надела те самые новые голубые, на среднем каблуке. День был особенно жарким, поэтому я поехала на такси. На самом деле я терпеть не могу ездить на такси, я об этом уже упоминала. А туфли, тем более голубые, еще и вместе с платьем, которое выше колен, всегда располагает мужчин к разговору. И от плохих водителей меня укачивает. Но я решила смириться и села на заднее сидение позади водителя, не смотря на то, что впереди меня укачивает меньше. Через пробки он долго вез меня по раскаленному центру Питера, и, узнав о том, что везет в музей-квартиру Ахматовой, удивленно спросил:

— Там должна быть арка.

Темная арка на Лиговском проспекте, у которой остановилось мое такси, выглядела совершенно обычной, невзрачной, ведущей в мрачный грязный двор. Но за нею раскинулся Шереметьевский сад. Я уже бывала в том саду, это было восемь или девять лет назад. Тогда у меня было так мало денег, что не всегда я могла отправиться даже в такой дешевый музей, не всегда у меня были деньги даже на метро, но в тот день рублей триста было в моем распоряжении и я решила найти Фонтанный дом, и я нашла; кажется, это была ранняя осень, я нашла заветную арку и увидела тайный сад, и долго сидела в том саду, но музей был закрыт. Тот день был очень печальным, но не более чем все остальные те дни. Теперь же я, слушая эхо своих каблуков, прошла под аркой, ощутив волшебное волнение и радость исполнения мечты и разом всю прежнюю и настоящую печальную красоту моей жизни.

В квартире окна были распахнуты. Окна в сад. Я это знала, конечно. Да и вообще. Белая, вернее, молочного цвета шаль. Я, кажется, знаю, что это за шаль — это подарок Марины Цветаевой, с которым Анна Андреевна не расставалась. Ее кресло из Комарово. Сундук Глебовой-Судейкиной. Овальное зеркало. Икона в углу под потолком. Настольная лампа. Такие красивые вещи: пепельница, черные бусы, чашка с блюдцем, пресс-папье из горного хрусталя. Гребень, который Гумилёв привез ей из Эфиопии. Фотография Блока, где он в черной шляпе.

Где же ожерелье из черных агатов.

Я спустилась в сад, где высокие деревья светились солнцем, и села на лавочку напротив окна ее комнаты (в третьем этаже) и стала перечитывать «Поэму без героя». Я заранее воображала этот момент много раз — как буду читать эту поэму в этом саду. Окончив поэму, я покинула Шереметьевский сад. Я отправилась на набережную Фонтанки, я гуляла около Михайловского замка, два раза прошла по Кленовой улице, на которой не было ни души, только несколько молодых воронов. Солнце пылало. На Манежной площади журчал фонтан, и людей вокруг было немного. По периметру площади расположено только одно кафе со столиками на улице, из них лишь два были заняты, и я, сев за одним из них, заказала салат и капучино. А к салату еще попросила хлеба. Еще я выкурила две сигареты, а потом за мной приехало такси.

Водитель выбрал путь по набережной Невы. Ослепительно блистало жаркое солнце и сверкала голубая река. Белый корабль, огромный как гора, стоял на якоре, и по трапу внутрь него заходили люди. По радио звучали новости с войны.

На следующий день, который был таким же жарким, я пошла искать вазу. Я пришла в антикварный магазин на Садовой улице, расположенный по соседству от заброшенного здания Никольских рядов, купила вазу из голубого стекла, и, уже отдав за нее деньги, попросила продавщиц (их было двое) показать мне, какие у них есть зеркала. Они вынимали и показывали мне зеркала, а я смотрелась в них, но ни одно не купила. Покупка зеркала — дело очень особенное, очень важное. После антикварного я посидела недолго на лавочке в сквере на набережной канала Грибоедова и отправилась искать горшки для цветов. Во втором магазине я увидела темно-зеленые керамические горшки, купила два и землю для растений. Потом зашла за овощами и наконец домой по ужасной жаре (и земля еще очень тяжелая), но все же по набережной Мойки, которая всегда пустынна.

Вечер следующего дня я провела в замке Павла первого. По его залам я гуляла впервые, и пришла прежде всего из-за скульптур Летнего сада, которые теперь хранятся здесь. Только осмотрев всю экспозицию, пройдя весь второй этаж, я нашла путь к ним. Статуи разместили на первом этаже, в самом светлом зале, откуда виден сад, сотни лет бывший их домом, солнце и Марсово поле. Пол зала выложен черной и белой плиткой в шахматном порядке, скульптуры по периметру, а между ними кадки с зелеными растениями. Я спросила смотрительницу:

— А где остальные?

А она притворилась, что не понимает, и ответила:

Мне пришлось ответить с улыбкой, что из Летнего сада, и она была очень довольна, и за это она мне объяснила, что пока отреставрированы всего несколько, и долго с удовольствием рассказывала, что их реставрируют прямо здесь, потому что они очень тяжелые и хрупкие, и что раствор, которым их укрепляют изнутри, пахнет ужасно.

После прогулки по Инженерному замку я еще погуляла по парадной части города, наслаждаясь нескончаемым солнцем, и на следующий день снова отправилась гулять. Я доехала на автобусе до Казанского собора и провела несколько часов в окрестностях канала Грибоедова. Я искала собрание сочинений Блока в магазине старых книг, но не нашла. Я купила множество старых открыток. Я съела обед в индийском ресторане, искала сервиз в посудном, но не нашла, смотрела в мебельном диваны и кресла и еле отвязалась от слишком навязчивого продавца. Думала поехать домой на трамвае, но дошла пешком.

Вчера я от дома далеко не удалялась. Была суббота, поэтому я только сходила за розами и покормила уличного кота. Но вообще-то я собиралась идти в багетную заказывать черную деревянную раму для имеющейся у меня репродукции картины Врубеля «Демон (сидящий)». Это меня очень сильно волнует, но холст (а это именно холст, а не бумага) уже больше недели просто лежит и я даже почти не подхожу к нему.

Сегодня воскресенье, день снова озарен солнцем. А в моей комнате с камином — приятная прохлада дворянского дома, построенного чуть больше века назад. Дом очень красивый. Люди, проходя по моей улице, часто поднимают глаза вверх — к увенчанным остроконечными крышами узким башням. Снаружи окна дома кажутся особенно-большими, и по вечерам можно увидеть сияющие под потолком некоторых гостиных хрусталь и бронзу старинных люстр. В жаркие дни когда я открываю окна, то в этот момент чувствую прекрасный и знакомый дворцовый запах — так пахнут нагретое солнцем старое дерево и медные шпингалеты.

Сегодня я не совершала покупок и не покидала своей улицы. Луна убывает, а ночи все темнее, темнее, темнее, и скоро над городом по вечерам засияет синее небо, а по утрам над каналами клубиться будет белый туман. Но я отдохну от людей лишь немного и снова брошусь покупать красивые вещи, чего бы мне это ни стоило. Мне нужно купить скатерть, чтоб покрыть круглый стеклянный стол в центре моей комнаты. Красную, еще белую. Может быть, бледно-желтую. Или расшитую цветочными узорами. Или сама куплю ткань и нитки. Но главное — платья, платья. Ведь они нужны для того, чтоб в них ходить по музеям и магазинам, площадям и набережным.

На этом месте я забросила пост. Оказалось, что надолго. Весь месяц я провела на улицах города, и все это время беспощадное солнце каждое утро появляось в сочно-голубом небе и пылало до зари. Даже ночью воздух был горячим. Каналы обмелели и зацвели. Аллеи и парки стали золотыми — листья сгорели и покрыли собой иссохшую землю.

За это время я купила три платья: малиновое, терракотовое и серое. В ночь новолуния я пересадила растения в новые горшки с новой землей (первый раз в жизни). Полюбила ходить в ресторан на набережной Невы (ресторан, конечно, с открытой террасой). Еще я съездила к заливу и получила солнечный удар. От него я оправилась немного лишь сейчас — и вдруг наступила осень. Кажется, никогда еще я так не ждала осеннего ветра.

Пост этот я хотела закончить возвращением к теме живописи Виллема Класа Хеды. Такими словами:

«. не боялся нарушить симметрию, располагая белую скатерть в правой или левой части и оставляя середину стола непокрытой. В последовавших затем «банкетных» натюрмортах скатерть всё больше и больше сдвигалась вбок, а к концу 1630-х гг. писалась уже совершенно смятой. Еда ранее представлялась нетронутой, предназначенной лишь для обозрения и любования, а в более поздних натюрмортах видны признаки трапезы. Расположение предметов стало носить не празднично-торжественный, а как бы случайный, естественный характер.

Хеда любил писать серебряные чаши с мерцающими бликами, кубки из венецианского стекла, перламутровые раковины. «

Источник

Натюрморт завтрак с ежевичным пирогом

АРТ-Интерьер

воскресенье, 14 апреля 2013 г.

Виллем Клас Хеда (1594-1680) — кухонные натюрморты

Завтрак с черничным пирогом, Виллем Клас Хеда, 1631

Описание картины:

Натюрморт завтрак с ежевичным пирогом

Натюрморт завтрак с ежевичным пирогом

Войти

«Завтрак с ежевичным пирогом»